Меня везли по коридору городской больницы. Колёса кресла тихо скрипели на поворотах, запах антисептика смешивался с едва уловимыми ароматами лекарств и чьих-то духов.
— Куда? — спросила одна медсестра у другой.
— В отдельную, — ответила та, и мне показалось, что в её голосе промелькнула тень сочувствия.
Я усмехнулась про себя. Хорошо хоть не в общую. С чужими людьми, в их разговорах, чужих стенаниях и снах, где меня нет. В отдельной палате можно побыть наедине с собой, хоть немного отдышаться от всей этой гонки, которая почему-то теперь называется «жизнь».
Смешно. Когда врачи впервые озвучили диагноз, я чувствовала страх. Потом его сменило недоумение, позже – какая-то странная пустота. А теперь… теперь мне даже казалось, что всё это не со мной.
Я смотрела в потолок, пока медсестра помогала мне перелечь на койку. Всё вокруг казалось таким далёким и, в то же время, таким… обострённо реальным.
И тогда, в первый раз за многие годы, я заметила Жизнь.
Простую, не размазанную между дедлайнами и встречами, не заполненную телефонными звонками и бесконечной погоней за чем-то неуловимым.
Я услышала, как за окном кто-то смеётся. Как птичка, кажется, воробей, сидит на подоконнике и греется в лучах осеннего солнца. Как ветер лениво шевелит золотистые листья.
Как же красиво.
— Ну и пусть, — подумала я. — Пусть я поняла это только сейчас. Зато поняла.
Мне дали пару дней. Может, неделю. Врачи были учтиво молчаливы.
И вот, сидя в одиночестве, я улыбалась, ощущая, как мир вдруг стал таким… живым. Впервые за много лет я чувствовала, что дышу. Что существую.
Я обратилась к Богу. Даже не с просьбой, нет. Просто поблагодарила.
— Спасибо тебе, что ты дал мне шанс понять, какая она — Жизнь. Пусть даже перед самым концом.
Меня захлестнуло ощущение спокойного счастья. Я чувствовала, как вокруг пульсирует свет, словно мягкая, невидимая энергия наполняет воздух.
И тогда в палату начали приходить люди.
Сначала родственники. Кто-то робко улыбался, кто-то не знал, что сказать. Я видела в их глазах страх, замешательство, печаль.
— Ну что вы такие мрачные? — шутила я. — Давайте хоть посмеёмся напоследок.
Я рассказывала анекдоты, смешные истории, вспоминала глупости из детства. И, о чудо, даже самые напряжённые лица начинали светлеть. Кто-то смеялся, кто-то говорил:
— Ты сильная.
А я просто любила Жизнь.
На третий день мне надоело лежать. Я встала. Села у окна. Врач, обнаружив меня в таком виде, чуть не потеряла дар речи.
— Вам нельзя! — заявила она, явно растерявшись.
— А это что-то изменит?
— Нет, но… у вас анализы… они… они… — она замялась.
— Они какие?
— Они такие, что вы уже не должны были…
Я усмехнулась.
— Ну вот видите. А я всё ещё тут.
Прошло ещё три дня. Меня перевели в общую палату. Родственники уже попрощались, перестали приходить. А я просто жила.
В палате было пять женщин. Они молчали, уткнувшись в стену. Каждый день – серые, пустые взгляды.
Я выдержала три часа.
Потом откатила из-под кровати арбуз (кто-то из родственников принес, да так и оставил), взгромоздила его на тумбочку и заявила:
— Арбуз снимает тошноту после химиотерапии!
Женщины удивлённо обернулись.
— Правда?
— Ну конечно, — утвердительно кивнула я.
Арбуз сладко захрустел, и впервые за много дней в палате появился звук – не кашель, не стоны, а тихий смех.
— И правда лучше…
— Ну вот! — улыбнулась я. — А теперь расскажу вам историю…
И началось. Мы смеялись, рассказывали друг другу смешные и нелепые случаи из жизни.
Однажды в палату заглянула медсестра:
— Девочки, ну угомонитесь! Вы уже третью ночь своим смехом не даёте спать всему этажу!
Но мне казалось, что смех – это и есть настоящая Жизнь.
Спустя несколько дней врач подошла ко мне с листочком.
— Послушайте, — нерешительно сказала она. — Вот такие показатели… это норма.
— И что?
— Ваши анализы… они нормальные.
Она смотрела на меня так, словно я — не человек, а загадка, которую не в силах разгадать.
— Что ж… — я пожала плечами. — Бывает и такое.
Меня выписали.
Всё оказалось простым. Жить – это чувствовать. Видеть. Любить.
И пока ты это умеешь, тебе дана бесконечность.
