Богач оплакивал сына в крематории, ночью уборщица едва коснулась его руки. Медлить было нельзя…

Последний шанс

Богач сидел в холодном зале крематория, уставившись в стеклянное окно печи, за которым догорал его единственный сын. Лицо его было мертвенно-бледным, а пальцы сжимали носовой платок так, будто это был последний якорь, удерживающий его в реальности.

Ночью в крематории осталась только уборщица. Она молча мела полы, стараясь не смотреть в сторону убитого горем человека. Но когда подошла ближе, чтобы убрать пепельную пыль с подставки, ее рука случайно задела его запястье.

В этот миг он вздрогнул, и его глаза встретились с ее глазами. Они были чересчур ясными для человека, который провел весь день в слезах. Она замерла, чувствуя что-то странное – ледяную дрожь в воздухе, напряжение, как перед бурей.

— Медлить нельзя, — вдруг прошептала она, крепко схватив его за руку.

— Что? – его голос дрожал.

— Если вы действительно хотите его вернуть, — прошептала она, оглядываясь по сторонам. – Еще есть шанс… но времени почти не осталось.

Он смотрел на нее, не понимая, но одновременно чувствуя: перед ним – последняя тонкая нить между жизнью и смертью. И если он упустит этот миг, путь назад будет закрыт навсегда.

Богач стиснул пальцы уборщицы. Впервые за последние дни он почувствовал что-то кроме боли – страх, но и проблеск надежды.

— О чем ты говоришь? — прошептал он, наклоняясь ближе.

— Вы должны верить мне. Я знаю, как вернуть его, но у нас всего несколько минут. — Голос уборщицы был настойчивым, но тихим, как у человека, произносящего страшную тайну.

— Это невозможно, — он отвернулся к стеклу, за которым оставался лишь пепел.

— Пока пламя не остыло полностью, пока дух еще не покинул этот мир… – она кивнула в сторону печи. – У вас есть выбор. Вы можете скорбеть вечно или рискнуть.

Богач сглотнул. Он был человеком, привыкшим покупать все – от роскошных особняков до редких произведений искусства. Но сейчас перед ним лежало предложение, которое не измерялось деньгами.

— Что мне нужно сделать?

Уборщица быстро осмотрелась и шагнула к боковой двери, ведущей в техническое помещение.

— Следуйте за мной.

Он пошел за ней, ноги подкашивались. Сердце билось так, что в ушах зашумело.

Они вошли в узкую комнату с железными шкафами и трубами. В дальнем углу, среди мешков с прахом, стоял низкий стол, накрытый старой тканью. На нем лежали странные предметы: тонкий кинжал с потемневшим лезвием, черная чаша с густой жидкостью и небольшой золотой шар.

— Что это? — его голос дрожал.

— Это ваш шанс, — женщина посмотрела на него, затем на часы. – Время уходит. Если вы хотите вернуть сына… вам придется заплатить цену.

— Любую.

Она кивнула, затем указала на кинжал.

— Кровь за кровь. Смерть за жизнь. Вы готовы?

Его пальцы дрожали, но он потянулся к кинжалу. Он не знал, на что подписывался. Но если существовал хотя бы малейший шанс… он был готов.

Богач сжал кинжал, его ладонь была ледяной, а сердце колотилось так, словно грудь не могла его удержать.

— Что мне делать? — прошептал он, глядя на уборщицу.

Женщина придвинула к нему чашу с густой, темной жидкостью.

— Три капли крови, — сказала она. — И произнесите имя сына.

Он закусил губу, а затем, не раздумывая, провел лезвием по своей ладони. Капли крови упали в чашу, растворяясь в ее вязкой черноте.

— Его зовут… Даниил.

Чаша вздрогнула. В комнате раздался тихий гул, как будто воздух сгустился, зашептал, затрепетал. Огни на потолке замигали.

Богач ощутил, как холодный ветер прошелся по его спине, хотя все двери были закрыты. Уборщица молча наблюдала.

Вдруг он услышал шорох. Еле уловимый, но неестественный. Он повернулся и увидел, как стекло кремационной печи задрожало. Изнутри на него смотрели глаза.

— Отец… — донесся слабый голос.

Богач пошатнулся, сердце остановилось на мгновение. Это был он. Его сын. Его глаза, полные боли, надежды… и чего-то неведомого.

— Это невозможно, — прошептал он.

— Вы должны сделать выбор, — голос уборщицы был напряженным.

Огонь в печи замер. Мир застыл.

— Или он вернется к вам… — она посмотрела на чашу, в которой кровь вспыхнула багровым светом, — или останется там навсегда.

Богач шагнул ближе, не отрывая взгляда от сына.

— Даниил, я…

Но вдруг его сын прошептал, едва слышно:

— Отец… не делай этого.

Его взгляд был полон страха. Он протянул руку… но не к отцу, а прочь, как будто пытался остановить его.

Богач замер. Гул вокруг стал громче, стены будто начали дрожать.

— Это ловушка… — шепнул Даниил, и его глаза на мгновение изменились.

Богач ощутил, как ужас сковал его. Он оглянулся на уборщицу – её лицо оставалось спокойным, но теперь в нем читалось что-то чужое, нечеловеческое.

— Медлить нельзя, — произнесла она.

Он посмотрел на чашу. На сына. На уборщицу.

И в последний момент, в миг отчаяния и понимания, богач разжал пальцы. Кинжал упал на пол.

В одно мгновение все стихло. Огонь в печи снова вспыхнул. Глаза сына исчезли за языками пламени. А уборщица стояла неподвижно, глядя на него с чем-то похожим на разочарование.

— Вы сделали свой выбор, — тихо сказала она.

Богач тяжело дышал, его руки дрожали.

— Он был… не моим сыном, да?

Женщина не ответила. Она лишь кивнула и, не оглядываясь, вышла из комнаты.

Богач остался стоять, глядя в огонь. И впервые за долгое время он заплакал – но не от отчаяния. А от того, что понял: порой истинная любовь — это способность отпустить.